Что бы такое почитать?

Дневник Ю.М.Нагибина...и вообще -больше мемуаров и Анализа..хотя откупори шампанского бутыль и перечти "Женитьбу Фигаро"-не отменяется..!!

Реставратор написал : Мне что ли написать, как двое гастарбайтеров

Да в точку...сейчас у Всех писунов нахрен кризисссь (хотя оплаченый)-в голливуде воще застой сиквел на сиквеле и он же сиквелом(гад) и поганяет...

А я вот хочу Анну Каренину почитать, да всё никак не решусь.

а в школе Каренину уже мимо проходят?

Амина написал : А я вот хочу Анну Каренину почитать, да всё никак не решусь.

Я пару лет назад прочел, все как-то руки недоходили. Прочел с огромным удовольствием, на одном дыхании. Так что решайтесь, не пожалеете.

«Сказка про собаку, которая прожила триста лет» Григорий Горин

Жила-была на свете собака по кличке Альма. И было ей три года. Вообще-то особы женского пола скрывают свой возраст, но Альма была молодой здоровой красивой сукой и этого скрывать не собиралась… Она гордо расхаживала перед домом, а соседские псы за забором изнывали от сердечной тоски. В доме, кроме Альмы, жили еще дед да бабка, сын да невестка, да еще внучка, в общем, целая семья, которую Альма считала своей и любила больше всего на свете! И дом свой любила, потому что стоял он на берегу реки, и реку любила, потому что текла она среди полей, и поле любила, потому что тянулось до самого горизонта… И горизонт любила, потому что там всходило солнце по утрам, а вечером садилось… И жила себе так Альма, горя-беды не знала, а горе с бедой, оказалось, жили там, за горизонтом. Однажды весенней ночью проснулась Альма от грохота и, выбежав на улицу, вдруг увидела, что поднялось на горизонте солнце… Странное какое-то солнце… Красное, дымное… Да и какому ему быть, ночному солнцу? Ему ночью спать положено, а не в небе сиять… Залаяла Альма, чувствуя беду, но никто не прикрикнул на нее, как обычно, и тогда смолкла Альма… И все собаки в селе смолкли в эту ночь… Люди спать не ложились, ходили друг к другу, громко разговаривали, собаки молчали… А утром начались и совсем странные вещи. Взошло утреннее солнце, а то – ночное – не зашло, и теперь на горизонте было два солнца… И Альма заскулила, поняв, что беда выглядит так.

А потом вдруг приехали в село автобусы. И вышли из них странные люди в синих халатах и без лиц. Только глаза смотрели поверх масок, и такие это были строгие глаза, что лучше б они и их прикрыли. И все стали быстро садиться в автобусы, забывая взять еду, пожитки, а самое главное, собак… Альма крутилась в ногах, напоминая о себе, и внучка обняла ее за шею с криком: «Альму возьму!», но на нее сердито прикрикнул дед… «Цыц! Не до Альмы сейчас!…» И враз все уехали…

Только к вечеру обиженная Альма вышла на улицу и с ужасом увидела, что все село – пусто… Никого – кроме собак и кошек, кур да гусей… Бесхозный скотный двор, а не село. И всю ночь по саду ходили обезумевшие звери и птицы, не обращая друг на друга внимания, не задираясь и не крича… Тихо ходили и только поглядывали на горизонт, где висело ночное солнце… И Альма поняла, что горе выглядит так…

Под утро Альма вернулась в свой дом, легла на ступеньки и стала думать, что делать дальше? И сколько ни думала, ничего придумать не могла… И заснула от отчаяния. А проснувшись, впервые почувствовала жажду и голод, и этот голос подсказал ей, что делать дальше… Альма поняла, что надо есть, пить и охранять дом… Для этого она родилась на свет. А там, глядишь, и хозяева вернутся… Не сдурели же они, бросать такой дом?…

И Альма занялась делом. Она доедала валявшиеся остатки еды, пила воду из луж и обходила забор, иногда потявкивая на всякий случай, чтобы никто чужой не подходил… Только, к ее ужасу, никто чужой и не подходил!…

А через три дня вдруг села на плетень ворона. Наглая старая ворона, которую Альма давно знала и не любила за то, что та так и норовила чего-нибудь склевать в огороде… Она и на этот раз нацелилась глазом в огород, но Альма зарычала, предупреждая, мол, не дури, хвост выдеру! – Дура! – закаркала ворона. – Чего ты тут сидишь? – Стерегу! – сказала Альма. – Вот дура! – заорала ворона. – Чего стеречь? Хозяев нет… Теперь все общее!! – Я те дам, общее, – ответила Альма. – Хозяева вернутся, а огород разворован?… Что скажут? – Вернутся?! – захохотала ворона. – Да знаешь, когда они вернутся? Через триста лет. – Врешь! – ахнула Альма. – Сама слышала… Эти, что в масках приезжали, так и говорили: село непригодно для жизни в течение трехсот лет! – Ничего, – вздохнула Альма. – Подождем… – Что?!! – ворона аж подскочила на плетне. – Ты знаешь, дура, сколько это – триста лет? – Не так много, – сказала Альма. – Ну, совсем чокнутая! – сказала ворона и, потеряв интерес к Альме, почистила перья. – Черт с тобой! Подыхай здесь на здоровье… И улетела.

Альма легла на землю и стала соображать, сколько это будет – триста лет?… Она понимала нутром, что – долго… Но сколько именно?! И тут же вспомнила, что к ним в гости, к деду, часто приезжал кум из города. Встретившись, дед и кум всегда обнимались, хлопали друг друга по плечу и говорили: «Здорово! Где ж, кум, пропадал? Сто лет не виделись!…» Хотя Альма точно знала, что виделись они всего неделю назад и пили вместе тайком от бабки горилку… Значит, сто лет, думала Альма, это – от воскресенья до воскресенья… А триста?… Значит, три раза по столько… Это, конечно, было тоже много, но все-таки можно было выдержать… И Альма стала ждать…

Первые сто лет ожидания прошли довольно сносно… Альма доедала остатки пищи, что валялись еще кое-где возле дома, ловила полевых мышей, щипала травку… Трава в это столетие разрослась как никогда буйно… Каждая травинка – целый салат… А потом вдруг созрела клубника. Здоровая уродилась клубника, каждая ягода в яблоко величиной… И хоть Альма недолюбливала клубнику, но есть что-то надо… Альма с отвращением жевала пахучую сладкую мякоть и только об одном жалела, что внучки нет… Вот уж она бы ягодкам порадовалась! В середине второго столетия вновь прилетела на плетень ворона. Вид у нее стал совсем мерзкий: перья кое-где повылазили, голова облысела… И глаза сделались какие-то безумные… – Ну что, Пенелопа? – закаркала ворона. – Все ждешь? – Жду? – сказала Альма. – Вот кретинка! – захохотала ворона. – Пойдем лучше по дворам… мы в одной хате ведро самогонки нашли! Насосались до чертиков… Аида с нами! – Кыш! – тявкнула на нее Альма. – Жулье проклятое… Вот хозяева вернутся, они вам покажут… – Нет, с тобой сдохнуть можно! – захохотала ворона. – Впрочем, без тебя тоже… Ведь конец света наступил! Пойми, убогая… Конец света! Неужели не видишь? – Не вижу, – сказала Альма и повертела головой. – Светло кругом, конца не видно… – Нет! С трезвыми дураками говорить, только нервы портить, – вздохнула ворона, тяжело махая крыльями и распевая что-то непристойное…

Альма легла на ступеньки крыльца и продолжала спокойно ждать. Спокойствие пришло к ней не только потому, что осталось ждать уже половину назначенного срока… В последние дни спокойствие появилось в ней где-то внутри… Откуда оно взялось, Альма не понимала, но догадывалась, что это связано с Тишкой, забавным соседским псом, который давно ухаживал за ней, проводя все ночи у калитки ее двора и жалобно скуля. Месяца полтора назад она пожалела его и вышла за калитку… Они пробегали всю ночь, играя и нежничая, и теперь Тишкина нежность поселилась где-то в глубине ее тела, и росла, становясь чем-то бесконечно теплым и радостным…

А еще через день в село въехали большие бронированные фургоны. Оттуда вышли люди в синих халатах и масках и стали собирать бродившую по селу живность… Собаки, кошки и куры нутром почувствовали опасность, но они так истосковались по людям, что доверчиво лезли в фургоны…

Один из людей, подошел и к дому Альмы. Альма залаяла, зло и радостно, зло, потому что это был чужой, радостно, потому что ее верная служба приобретала, наконец, смысл… – Здорово, Альма! – сказал человек и спокойно пошел к ней. Тут Альма по голосу узнала знакомого парня, солдата, дружившего с сыном деда и бывавшего в их доме… Она перестала лаять, завиляла хвостом и доверчиво подошла к нему. – Здорово, землячка! – сказал солдат и погладил Альму по спине. – Дом бережешь? Молодец! А вот мы – не уберегли. Извини… Он еще раз погладил Альму по спине, по животу, потом заглянул ей в глаза и вдруг, точно испугавшись чего-то, отдернул руку. Потом сел на крыльцо и задумался…

Тут к забору подошел другой человек в маске. Солдат вскочил, отдал честь. – Чего расселся? – строго спросил человек из-за забора. – Давай, забирай собаку! – Товарищ командир! – сказал солдат. – Это – Альма. Знакомых моих собака… Хорошая собака! – Тут нет плохих-хороших, – сказал командир. – Тут все – объекты! – Да она вроде со щенками, – сказал солдат. – Я подумал, может, не стоит ее в расход? Может, для науки интерес, товарищ командир?

Тот, что за забором, куда-то ушел, а потом вернулся еще с одним человеком в халате и в маске. Только поверх маски у него были надеты очки, из чего Альма поняла, что он здесь главнее всех… Человек в очках подошел к Альме, погладил ее, потрогал живот, шерсть… Довольный пробормотал: «Любопытно, очень любопытно… – и добавил: – возьмем в институт…» Он даже хотел взять Альму за ошейник, но Альма сердито зарычала и оскалила зубы… – Не пойдет она, товарищ профессор, – сказал солдат. – Я ее знаю… Она так приучена – дом стеречь… Костьми ляжет, а не уйдет!… Уж так приучена. – Приучена, так приучена, – согласился ученый. – Пусть сторожит… Это даже лучше. Проведем эксперимент, так сказать, в естественных условиях… – и, подумав, заметил: – Вернее, в противоестественных!…

С этого дня для Альмы началось третье столетие. Оно было совсем иным, не похожим на те два… К Альме стали часто приезжать люди в халатах. Ее кормили, поили, иногда кололи и брали кровь, что было, конечно, больно, но терпимо…

А к концу третьего столетия Альма вдруг радостно обнаружила, что второе солнце на горизонте исчезло… Совсем исчезло… И ночью небо там стало чистым, только светили звезды и сияла луна…

Альма почувствовала такую радость, что вновь полюбила горизонт. Она даже завизжала от радости и вдруг ощутила, что радость рванулась из ее нутра и пошла навстречу этому чистому небу, этим светлым звездам… Она стиснула зубы, чтобы не визжать слишком громко, а радость все увеличивалась, все шла из нее и шла…

В эту ночь у Альмы родилось шестеро щенят. Она всех их вылизала, вычистила, как подсказывал ей неведомо откуда взявшийся опыт, потом накормила теплым молоком, и усталая, счастливая заснула, согревая теплом всех шестерых…

А к вечеру подъехал неожиданно газик, и оттуда вышел дед. Альма сразу узнала, что это был именно он, дед, хотя он был, как все теперь, в халате и маске… Дед погладил ее рукой в резиновой перчатке, потрепал за ухом, тихо сказал: – Здорово, Альмуха! Дождалась… – Поразительная псина, однако, – сказал ученый, приехавший вместе с дедом. – В организме – никаких отклонений… У всех есть, а у этой – ничего… Ни малейшей патологии… И щенки выглядят нормально. Невероятно! Объясните этот феномен. – Бывает, – сказал дед, продолжая гладить Альму. – Все бывает… – Интересная версия, – согласился ученый. – Что ж, будем обследовать ее дальше… Кстати, нам надо заполнить на нее историю болезни… Как ее зовут? – Альма, – сказал дед. – Какая порода? – А черт ее знает… Обычная… Местная порода… – Возраст? – Три года…

Альма заворчала и отошла к щенкам. Ей неинтересен стал этот разговор. Кроме того, она испытывала некую неловкость из-за того, что дед соврал… Она-то знала, что теперь ей не три, а триста три года, но интуитивно чувствовала, что таким возрастом уже хвастать не полагается…

Почитайте Эрдмана, друзья, если кто не знаком и не читал. Николая Робертовича Эрдмана. Талантливейший поэт и драматург с потрясающим чувством юмора. Почитайте все, что сможете найти. "Мандат", "Самоубийца", записки на манжетах, либретто, скетчи, интермедии. Читайте все — не пожалеете. Ну и еще о нем самом немного. Удивительная личность. Удивительная. Я бы сейчас с удовольствием его перечитала.

Дэниэл Эргин "Добыча"-мощная книга..Рекомендую.Только длиииная..1300 страниц..

хищные вещи века

А. Меняйлов "Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства." http://lib.rus.ec/b/110617/read

йцукер написал : А. Меняйлов "Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства."

Само название чего стоит, прям крик души.

SHMS написал : прям крик души

И точно. "Раззудись плечо-размахнись рука"©

Достоевский ФМ. Это не радио - это книги!

[Кир БУЛЫЧЕВ

                      "МОЖНО ПОПРОСИТЬ НИНУ?"](http://lib.aldebaran.ru/author/bulychev_kir/bulychev_kir_mozhno_poprosit_ninu/bulychev_kir_mozhno_poprosit_ninu__1.html)> - Можно попросить Нину? - сказал я. 
 - Это я, Нина. 
 - Да? Почему у тебя такой странный голос? 
 - Странный голос? 
 - Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь? 
 - Не знаю. 
 - Может быть, мне не стоило звонить? 
 - А кто говорит? 
 - С каких пор ты перестала меня узнавать? 
 - Кого узнавать? 
 Голос был моложе Нины лет на двадцать. А на самом  деле  Нинин  голос 

лишь лет на пять моложе хозяйки. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.

• Ну ладно, - сказал я. - Послушай, я звоню тебе почти по делу.
• Наверно, вы все-таки ошиблись номером, - сказала Нина. - Я вас не знаю.
• Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?
• Ну вот! - Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. - Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.
• Простите, - сказал я и повесил трубку. Я не сразу набрал номер снова. Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели? Я отыскал в столе пачку кубинских сигарет. Крепких как сигары. Их, наверное, делают из обрезков сигар. Какое у меня может быть дело к Нине? Или почти дело? Никакого. Просто хотелось узнать, дома ли она. А если ее нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у мамы. Или в театре, потому что на тысячу лет не была в театре. Я позвонил Нине.
• Нина? - сказал я.
• Нет, Вадим Николаевич, - ответила Нина. - Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?
• 149-40-89.
• А у меня Арбат - один - тридцать два - пять три.
• Конечно, - сказал я. - Арбат - это четыре?
• Арбат - это Г.
• Ничего общего, - сказал я. - Извините, Нина.
• Пожалуйста, - сказала Нина. - Я все равно не занята.
• Постараюсь к вам больше не попадать, - сказал я. - Где-то заклиналось. вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает.
• Да, - согласилась Нина. Я повесил трубку. Надо подождать. Или набрать сотню. Время. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. "Двадцать два часа ровно", - сказала женщина по телефону "сто". Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер "сто", когда ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает сотню и слушает ее голос. Я позвонил Нине.
• Я вас слушаю, - сказала Нина молодым голосом. - Это опять вы, Вадим Николаевич?
• Да, - сказал я. - Видно, наши телефоны соединились намертво. Вы только не сердитесь, не думайте что я шучу. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.
• Конечно, конечно, - быстро сказала Нина. - Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите, Вадим Николаевич?
• Нет, - сказал я.
• У вас важное дело к Нине?
• Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.
• Соскучились?
• Как вам сказать...
• Я понимаю, ревнуете, - сказала Нина.
• Вы смешной человек, - сказал я. - Сколько вам лет, Нина?
• Тринадцать. А вам?
• Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.
• И каждый кирпич - это месяц, правда?
• Даже один день может быть кирпичом.
• Да, - вздохнула Нина, - тогда это очень толстая стена. А о чем вы думаете сейчас?
• Трудно ответить. В данную минуту ни о чем. Я же разговариваю с вами.
• А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться, - сказала Нина. - Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?
• Как когда.
• И у Пушкина?
• Не совсем. Мы как-то встречались у "России".
• Где?
• У кинотеатра "Россия".
• Не знаю.
• Ну, на Пушкинской.
• Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь.
• Неважно, - сказал я.
• Почему?
• Это давно было.
• Когда? Девочке не хотелось вешать трубку. почему-то она упорно продолжала разговор.
• Вы одна дома? - спросил я.
• Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она на ночь останется. Она могла бы прийти и сегодня, но забыла дома пропуск.
• Ага, - сказал я. - Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.
• Вы со мной заговорили как с ребенком.
• Нет, что ты, говорю с тобой, как со взрослой.
• Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку. Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал. В последний раз я решил позвонить Нине уже часов в одиннадцать, целый час занимал себя пустяками. И решил, что, если опять попаду на девочку, повешу трубку сразу.
• Я так и знала, что вы еще раз позвоните, - сказала Нина, подойдя к телефону. - Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать еще рано.
• Ладно, - сказал я. - Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?
• Сейчас только восемь, - сказала Нина.
• У вас часы отстают, - сказал я. - Уже двенадцатый час. Нина засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий.
• Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, - сказала она.
  • Сейчас октябрь, и потому стемнело. И вам кажется, что уже ночь.
• Теперь ваша очередь шутить? - спросил я.
• Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь врет.
• Почему врет?
• А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль.
• Нет, декабрь, - сказал я. И почему-то, будто сам себе не поверил, посмотрел на газету, лежавшую рядом, на диване. "Двадцать третье декабря"
  • было написано под заголовком. Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет "до свидания". Но она вдруг спросила:
• А вы ужинали?
• Не помню, - сказал я искренне.
• Значит, не голодный.
• Нет, не голодный.
• А я голодная.
• А что, дома есть нечего?
• Нечего! - сказала Нина. - Хоть шаром покати. Смешно, да?
• Даже не знаю, как вам помочь, - сказал я. - И денег нет?
• Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь?
• Да, - согласился я. - Все закрыто. Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть?
• У вас есть холодильник?
• Старый, - сказал я. - "Север". Знаете такой?
• Нет, - сказала Нина. - А если найдете, что потом?
• Потом? Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете.
• А вы далеко живете? Я - на Сивцевом Вражке. Дом 15/25.
• А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.
• Опять не знаю. Только это неважно. Вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас есть в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не думайте.
• Если бы я помнил, - сказал я. - Сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим. Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.
• Итак, - сказал я, - открываем холодильник.
• А вы можете телефон носить за собой? Никогда не слышала о таком.
• Конечно, могу. А ваш телефон где стоит?
• В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике?
• Значит, так... что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно.
• Яйца?
• Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы ее сварите, совсем проголодаетесь. И мама придет с работы. Лучше мы вам возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?
• Да, - сказала Нина совсем тихо. - Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
• Это еще почему? В самом деле так проголодались?
• Нет, вы же знаете.
• Что я знаю?
• Знаете, - сказала Нина. Потом помолчала и добавила: - Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра?
• Нет, - сказал я. - Зато есть филе палтуса.
• Не надо, хватит, - сказала Нина твердо. - Давайте отвлечемся. Я же все поняла.
• Что поняла?
• Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?
• Из окна? Дома, копировальная фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной. И еще виден "Мосфильм". И пожарная команда. И железная дорога. Вот по ней сейчас идет электричка.
• И вы все видите?
• Электричка, правда, далеко идет. Только видна цепочка огоньков, окон!
• Вот вы и врете!
• Нельзя так со старшими разговаривать, - сказал я. - Я не могу врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся?
• Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.
• Что же она, невидимая, что ли?
• Нет, видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали.
• Почему? Я стою перед самым окном.
• А у вас в кухне свет горит?
• конечно, а так как же я в темноте в холодильник бы лазил? У меня в нем перегорела лампочка.
• Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.
• Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала.
• Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно?
• Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли?
• Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?
• Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток... Я не об этом.
• И я не об этом... Постойте, а вы инвалид?
• К счастью, все у меня на месте.
• У вас бронь?
• Какая бронь?
• А почему вы тогда не на фронте?
• Вот тут я в первый раз только заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.
• На каком я должен быть фронте, Нина?
• На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?
• Не вру, - сказал я. - И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам?
• Так и я в самом деле не шучу! - почти крикнула Нина. - П вы перестаньте. Мне сначала было интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.
• Честное слово, девочка, я говорю правду, - сказал я.
• Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала. И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:
• Вы почему не на фронте?
• На каком я могу быть фронте? - Уже и в само деле шутки зашли куда-то не туда. - Какой может быть фронт в семьдесят втором году!
• Вы меня разыгрываете? Голос опять сменял тон, был он недоверчив, выл он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами - то, что было с мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла буржуйка. И я сижу не диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это было керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице...
• Вы почему замолчали? - спросила Нина. - Вы лучше говорите.
• Нина, - сказал я. - Какой сейчас год?
• Сорок второй, - сказала Нина. И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра "Россия". И телефон у нее только из шести номеров. И затемнение...
• Ты не ошибаешься? - спросил я.
• Нет, - сказала Нина. Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она, сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?
• Послушайте, - сказал я спокойно. Не вешать же трубку. - Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете?
• Нет, - сказала Нина.
• Вы знаете это. Сейчас двенадцатый час... Ну как вам объяснить?
• Ладно, - сказал Нина покорно. - Я тоже знаю, что вы не привезете мне курицу. Мне надо было догадаться, что французских куриц не бывает.
• Почему?
  • Во Франции немцы.
• Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.
• Как так? Кто их пускает?
• А почему не пускать?
• Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверно, просто вредитель или шпион?
• Нет, я работаю в СЭВе, Совете Экономической Взаимопомощи. Занимаюсь венграми.
• Вот и опять врете! В Венгрии фашисты.
• Венгры давным-давно прогнали своих фашистов. Венгрия - социалистическая республика.
• Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы все-таки все выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста. И извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла. И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как не хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И еще узнать, где я потерял хлебную карточку за октябрь. И сказал:
• Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.
• Не может быть! Очень долго ждать.
• Слушай, Нина, и не перебивай. Я знаю лучше. И Берлин мы возьмем второго мая. Даже будет такая медаль - "За взятие Берлина". А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут. Я рассказывал это не Нине. Я рассказывал это себе. И я послушно повторял факты, если Нина не верила или не понимала сразу, возвращался, когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было не потерял вновь ее доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине и о новом Арбате. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. И даже вспомнил, когда наши перейдут границу с Пруссией. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины; хлебную карточку он потерял, и до конца месяца им с матерью придется жить на одну ее карточку, рабочую карточку, потому что Вадик посеял карточку где-то во дворе, и только через пятнадцать лет он вдруг вспомнит, как это было, и будет снова расстраиваться потому что карточку можно было найти даже через неделю; она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол. И я сказал, уже потом, когда Нина устала слушать, то что полагала хорошей сказкой:
• Ты знаешь Петровку?
• Знаю, - сказала Нина. - А ее не переименуют?
• Нет. Так вот... Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И если это октябрь сорок второго года, середина месяца, то в подвале, вернее всего лежит хлебная карточка. Мы там, во дворе, играли в футбол, и я эту карточку потерял.
• Какой ужас! - сказала Нина. - Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это. Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся, - мы были вне времен, ближе к ее сорок второму году.
• Я не могу найти карточку, - сказал я. - Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае скажешь, что карточку обронила ты. И в этот момент нас разъединили. Нины не было. Что-то затрещало в трубке. Женский голос сказал:
• Это 148-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.
• Вы ошиблись номером, - сказал я.
• Извините, - сказал женский голос равнодушно. И были короткие гудки. Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получалась в общем чепуха...
• Да, - сказал голос Нины. Другой Нины.
• Это вы? - спросил я.
• А, это ты, Вадим? Что тебе не спиться?
• Извини, - сказал я. - Мне другая Нина нужна.
• Что? Я повесил трубку и снова набрал номер.
• Ты сума сошел? - спросила Нина. - Ты пил?
• Извини, - сказал я и снова бросил трубку. Теперь звонить бесполезно. Звонок из Орджоникидзе все вернул на свои места. А какой у нее настоящий телефон? Арбат - три, нет, Арбат - один - тридцать два - тридцать... Нет, сорок... Взрослая Нина позвонила мне сама.
• Я весь вечер сидела дома, - сказала она. - Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так себя вел. Но ты, видно, совсем сошел с ума.
• Наверно, - согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной.
• Какая еще другая Нина? - спросила она. - Это образ? Ты хочешь заявить, что желал бы видеть меня иной?
• Спокойной ночи, Ниночка, - сказал я. - Завтра все объясню. ...Самое интересное, что у этой странной истории был не менее странный конец. На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Я три года обещал это сделать, а тут приехал сам. Я знаю, что мама ничего не выкидывает. Из того, что, как ей кажется, может пригодиться. Я копался часа полтора в старых журналах, учебниках, разрозненных томах приложений к "Ниве". Книги были не пыльными, но пахли старой, теплой пылью. Наконец я отыскал телефонную книгу за 1950 год. книга распухла от вложенных в нее записок и заложенных бумажками страниц, углы которых были обтрепаны и замусолены. Книга было настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть, - если бы не разговор с Ниной, так бы никогда и не вспомнил о ее существовании. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть. Четыре первые цифры известны. Г-1-32... И еще я знал, что телефон, если никто из нас не притворялся, если надо мной не подшутили, стоял в переулке Сивцев Вражек, в доме 15/25. Никаких шансов найти тот телефон не было. Я уселся с книгой в коридоре, вытащив из ванной табуретку. Мама ничего не поняла, улыбнулась только проходя мимо, и сказала:
• Ты всегда так. Начнешь разбирать книги, зачитаешься через десять минут. И уборке конец. Она не заметила, что я читаю телефонную книгу. Я нашел этот телефон. Двадцать лет назад он стоял в той же квартире, что и в сорок втором году. И записан был на Фролову К.Г. Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, делали бы то же самое. и я поехал на Сивцев Вражек. Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жала ли они здесь? Но мне повезло в домоуправлении. Старенькая бухгалтерша помнила Фроловых, с ее помощью я узнал все, что требовалось, через адресный стол. Уже стемнело. По новому району, среди одинаковых панельных башен гуляла поземка. В стандартном двухэтажном магазине продавали французских кур в покрытых инеем прозрачных пакетах. У меня появился соблазн купить курицу и принести ее, как обещал, хоть и с двадцатилетнем опозданием. Но я хорошо сделал, что не купил ее. В квартире никого не было. И по тому, как гулко разносился звонок, мне показалось, что здесь люди не живут. Уехали. Я хотел было уйти, но потом, раз уж забрался так далеко, позвонил в дверь рядом.
• Скажите, Фролова Нина Сергеевна - ваша соседка? Парень в майке, с дымящимся паяльником в руке ответил равнодушно:
• Они уехали.
• Куда?
• Месяц как уехали на Север. До весны не вернуться. И Нина Сергеевна, и муж ее. Я извинился, начал спускаться по лестнице. И думал, что в Москве, вполне вероятно, живет не одна Нина Сергеевна Фролова 1930 года рождения. И тут дверь сзади снова растворилась.
• Погодите, - сказал тот же парень. - Мать что-то сказать хочет. Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.
• А вы кем ей будете?
• Так просто, - сказал я. - Знакомый.
• Не Вадим Николаевич?
• Вадим Николаевич.

• Ну вот, - обрадовалась женщина, - чуть было вас не упустила. Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. И записку на дверь приколола. Только записку, наверно, ребята сорвали. Месяц уже прошел. Она сказала, что вы в декабре придете. И даже сказала, что постарается вернуться, но далеко-то как... Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви. Наверное, она и Нину пытала: кто он тебе? И Нина тоже сказала ей: "Просто знакомый". Женщина выдержала паузу, достала письмо из кармана халата.

  "Дорогой Вадим Николаевич! Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать..."

Люб, спасибо! Лет 10 не перечитывал этот рассказ....